Хлорофилия - Страница 24

– Зачем?

Доктор смешался и посмотрел на Савелия с удивлением.

– Мне казалось, – вежливо произнес он, – что это мое призвание.

Герц мысленно отругал себя за бестактность. Смирнов посмотрел на журналиста, как смотрел, наверное, на самого бездарного ученика своей школы, и ровным голосом продолжил:

– …Ребенок, рожденный в любви, гарантированно получает Божью искру. Даже если любовь – на одну ночь. Даже если на десять минут… В общем, я купил большой дом в Подмосковье. Тридцать лет назад, если помните, еще существовало такое странное место, как Подмосковье. – Смирнов печально улыбнулся. – Дети жили одним коллективом. Мы сами обеспечивали себя всем необходимым. Носили воду из колодца. Отапливали газом…

– Газом? – спросил Савелий. – Где же вы взяли газ? Он давно кончился.

– Тогда еще можно было купить газ. Если газа не хватало, мы топили дровами и углем. Как в XX веке. Вся идея была в том, чтобы жить не в башне, не в муравейнике, на жуткой высоте – а уединенно, изолированно. У нас были трактор и грузовик, у нас были куры и даже кролики, мы выращивали картошку и морковь. Маленькая колония в пустоте, в двадцати километрах от ближайшего зеленого стебля. Я едва добился, чтобы нам провели электричество. Это стоило кошмарных денег, но все равно через год нас отключили и предложили перебраться в башню. «Не занимайтесь ерундой, – говорили мне, – живите как все, мы даем вам замечательное помещение с горячей водой и центральным кондиционированием». Я не согласился. Для чистоты эксперимента было важно, чтобы дети контактировали только с педагогами или с себе подобными. С каждого родителя была взята расписка. Впрочем, – Смирнов повторил свою улыбку, – родителям было, что называется, все равно. Нелюбимые дети – они и есть нелюбимые. Учителей было четверо. Мы с женой и еще одна семейная пара. Мы возились с этими детьми в сто раз больше, чем со своими собственными… У вас есть дети?

– Нет, – ответил Савелий и сразу почувствовал стыд. Нельзя отрицательно ответить на такой вопрос и не ощутить стыда.

– Почему?

– Сейчас, – отшутился Герц, – я как раз над этим работаю.

Смирнов покачал головой.

– Умоляю вас, продолжайте, – попросил Герц. – Что было дальше?

– Я не верил в свою теорию. Я создал школу не для того, чтобы доказать теорию, а чтобы опровергнуть ее. Мои дети были абсолютно безнадежны. Не какие-нибудь инвалиды с задержкой умственного развития – нет, совершенно здоровые, нормальные мальчики и девочки, от шести до двенадцати лет… Все как один – абсолютно бездарные. Нелюбопытные, глупые, неловкие существа. Я был молод и полон сил. Был вместе с ними с семи утра и до десяти вечера. Придумывал на ходу, даже перечитал наивные труды Макаренко. Я учил их, что мир прекрасен и они в этом мире тоже прекрасны. Я исследовал душу каждого. Иногда плакал от бессилия. Мне казалось, глупо искать Божий дар там, где в основу положена не любовь, а случайность, прихоть или блуд. Это был поиск добра в зле…

– Черт возьми! – воскликнул Герц. – Финал вашей повести должен быть либо страшен, либо великолепен.

– Я работал восемь лет. Но потом…

В кармане у Смирнова затрещал телефон, и он вздрогнул. Выслушал абонента, глухо произнес: «Сейчас буду» – и с изменившимся лицом встал:

– Мне очень жаль. Мы должны прерваться.

– Одну минуту! – вскричал Савелий. – Скажите, что было дальше? Вам удалось? Удалось?

Смирнов развел руками:

– И да, и нет. Я не рассказал и половины того, что вам следует знать. Если, конечно, вы намерены сделать хорошую статью…

– С ума сойти! Это будет мой лучший материал. А чем вы занимаетесь сейчас?

– Я всегда занимался детьми. И до сих пор занимаюсь.

– Бездарными?

Доктор Смирнов сделался очень мрачным и сказал:

– Пока не знаю. Может быть, наоборот: они слишком одарены. Впрочем, это не важно. Передавайте Мише поклон… И позвоните завтра. Я расскажу свою историю до конца.

Было семь вечера, когда Савелий обогнул башню «Замятин» по спиральной эстакаде и на высоте тридцатых уровней выскочил на горб скоростной юго-западной магистрали. Сразу набрал максимальную разрешенную скорость: во-первых, любил прокатиться с ветерком, а во-вторых, спешил на встречу с шефом. Старик Пушков-Рыльцев не любит тех, кто опаздывает.

Старик был человеком строгих правил, он презирал сусальное благополучие российской столицы и вообще плохо вписывался в современную расслабленную жизнь. Впрочем, его подчиненным, в том числе Савелию, это не мешало. Сотрудники журнала «Самый-Самый», как и остальные обитатели гиперполиса, с детства знали, что нельзя обитать в Москве и не наслаждаться Москвою.

Прошло полвека с тех пор, как утонули многие центры цивилизации. Океаны поглотили Нью-Йорк, Лондон, Токио, Лос-Анджелес и Рио-де-Жанейро. Уцелевшие материковые столицы восточной Евразии – Москва, Дели, Пекин – вошли в большую силу и стали глобальными финансово-экономическими центрами.

Теперь Москва продавала и покупала все и всех.

Кто жил в Москве, того мало интересовал остальной мир: и Европа, превратившаяся в огромный обветшавший музей, где под сенью великих монументов бродили толпы выходцев из Африки, вымогая у растерянных правительств пособия и субсидии; и сама вконец одичавшая Африка; и Ближний Восток, где шейхи и эмиры потрясали друг перед другом кустарными атомными бомбами.

Москва стала возмутительно богата. Москва обеспечивала умопомрачительный комфорт и первоклассный сервис. Москва опоясалась дорогами из ультрасовременного резиноасфальта. Москва предлагала все мыслимые и немыслимые развлечения, начиная от гонок на оленьих упряжках и заканчивая полетами в стратосферу. Москва хотела радоваться жизни.