Хлорофилия - Страница 37

Он раскрыл томик. Стал читать.

«И сказано было ему так:

О человек! Пять тысяч лет ты бьешь себя кулаком в грудь и кричишь: «Я человек!» А когда тебе говорят: «Продолжай», Ѓ\ ты замолкаешь. Ибо не знаешь, кто ты есть.

Бог ли ты? Нет. Ни мига единого не был ты Богом и ни мига единого не будешь. Бог разрушает, Бог создает, и это одно и то же действие. Ты же совершаешь тысячу тысяч действий в попытке создать Ѓ\ и всякий раз, начиная создавать, заканчиваешь тем, что разрушаешь все, что создано тобою. И еще многое, что создано не тобою.

Зверь ли ты? Нет. Зверь убивает только ради пищи. Ты убиваешь ради идей, ради забавы, ради гордыни, ради облегчения немощи своей. И всегда найдешь тысячу тысяч причин, чтобы убить.

Камень ли ты мертвый? Нет, ты не камень, ты живой, ибо родишь потомство живое. А камень имеет от Бога привилегию не родить потомства.

Еще сказано ему было так:

Ты есть стебель. Внизу ты укоренен, вверху свободен. Под тобой черный прах, над тобой свет прозрачный. Твои корни во прахе останков предшественников твоих Ѓ\ оттуда берешь ты половину силы. Твое тело в лучах желтой звезды, в облаке света прозрачного Ѓ\ оттуда берешь ты вторую половину силы.

Не пытайся брать только внизу или только наверху. Лишенный корней, обнимающих прах предшественников, ты погибнешь. Лишенный света прозрачного, ты не способен расти.

Потом сказано было так:

Ты есть стебель, и вот удел твой: чтобы взять половину силы, внизу обнимай корнями как можно больше праха предшественников. На их костях ты процветаешь.

Запомни, и всем скажи, и повторяй каждый день: нельзя процветать иначе как на костях предшественников.

Чтобы взять вторую половину силы, наверху ищи свет прозрачный. Воздвигайся как можно выше. На то тебе даны все дни твоей жизни.

И еще сказано было:

Ты есть стебель, и как у тебя две половины силы, так у тебя две половины планиды. Воздвигнуться как можно выше, повсюду искать лучей желтой звезды Ѓ\ есть первая половина планиды. Самому стать прахом Ѓ\ есть вторая половина планиды. Стань прахом, смешайся с прахом подобных тебе, чтоб укоренился последователь твой, сын и сын его сына, потомок и потомок его потомка, из колена в колено, из рода в род. Как ты сам укоренен, так укоренится в твоем прахе потомство твое».

Герц закрыл томик и бросил на ковер. Всякий раз, когда пытался читать Тетрадь, он не мог одолеть больше нескольких абзацев кряду. Потом прекращал с ясным ощущением, что зря теряет время. Но ощущение возникало не оттого, что содержание книги раздражало Савелия, а оттого, что он понимал: все, написанное в Тетради, ему уже известно.

Однако та же причина заставляла Савелия регулярно – в последнее время дважды в день или даже чаще – снова вчитываться в шевелящиеся, лукаво мерцающие строки. Каждый человек охотнее и внимательнее изучает то, что и без того знает. Хорошая книга не дарит тебе откровение, хорошая книга укрепляет тебя в твоих самостоятельных догадках. Она обращается не к жажде информации, а к твоим страхам – дает понять, что ты не один, есть еще кто-то, кого мучают те же вопросы, что и тебя.

Правда, Герц не был уверен, что Тетрадь – хорошая книга. Наоборот, он бы назвал ее дурной. Вредной. Слишком беспокоящей. Подтверждающей некоторые худшие опасения.

Книга раздражала. Она рекомендовала, например, непрерывно искать света прозрачного, постоянно пребывать в лучах желтой звезды. А где их взять на проклятом восемьдесят восьмом этаже? Здесь ужасно. Здесь за окнами – самые верхушки стеблей. Они все время в движении. Колеблются под ветром. Двадцатью уровнями ниже все ясно: вот тебе, бледный человек, неподвижный зеленый частокол, утром, днем и вечером одинаковый. Ты смотришь на него и всегда точно знаешь, сколько именно узких солнечных лучей и в какие часы тебе достанется. На восьмидесятых – все иначе. Только зажмуришься, счастливый, согретый горячей желтой волной, как вдруг ближайший черно-зеленый хвост сдвинется под порывом ветра и отберет весь свет прозрачный. Приходится переступать, вправо или влево, дальше от окна или ближе. Чувствуешь себя полным дураком.

Говорят, к этому надо просто привыкнуть. Но Савелий жил на восемьдесят восьмом меньше месяца и пока не привык.

Старик сказал: «Через год переедешь повыше». Слукавил. Денег стало в пять раз больше. Герц продал старое жилье, добавил все, что накопил, и вот: восемьдесят восьмой уровень.

Одной мечтой стало меньше.

Все равно его мало, солнца. Его тотально не хватает. Очень мало солнца! Возмутительно мало! Его должно быть гораздо больше. Живешь в постоянном голоде. Тень – даже самая жидкая, серая – отвратительна до тошноты. Ненависть к проклятой траве отравляет душу. Конечно, мякоть стебля – это здорово, это помогает жить. Но ведь и солнца хочется. Приятель по этажу, владелец экспортной компании, давно предлагает Савелию вступить в кооператив: несколько пайщиков – все достойные люди – вкладывают общий капитал в создание исследовательской лаборатории. Инвестировать в технологии искоренения – самая крутая мода восьмидесятых уровней.

А выше, на девяностых, у каждого свой исследовательский центр, талантливых биохимиков сманивают сразу с университетской скамьи. Толстосумы хвастают личными лабораториями, как когда-то, двести лет назад, аристократы козыряли друг перед другом конюшнями или псарнями. И это при том, что изучение феномена стеблероста официально считается монополией государства и за разглашение информации можно крупно пострадать.

Интересно, любопытно жить на восьмидесятых. Здесь все иначе. Старик Пушков-Рыльцев был прав: журналист, даже самый лучший, ничего не знает про жизнь. Единственный способ разобраться в событии или явлении – поселиться в эпицентре. На месяц, на два, на год.