Хлорофилия - Страница 75

– В точку, – рассмеялся Муса.

– Ладно. – Глыбов сплюнул. – Старого не уговорили – поедем к молодому. Где его искать?

– Тише, – испуганно произнес Гоша. – Не кричите. Поломаете мне всю дипломатию. Молодой в лесу. На то он и молодой, чтоб по лесу бегать. Только там разговор будет немного другой.

Погрузились. Илону везли отдельно, в багажном отсеке. Всю жизнь, с младенчества, она питалась только мякотью стебля и сейчас, лишенная привычной еды, понемногу сходила с ума. Она не совсем понимала, куда и зачем ее привезли. Что делать с такими, как она, никто не знал. Пока мякоть считалась безвредной, внимательное и умное наногосударство мирилось с существованием конченых травоедов. Но когда благоуханная Москва превратилась в сумасшедший дом, несколько миллионов безвольных, оторванных от действительности мужчин и женщин оказались в вакууме. Концентрированная мякоть исчезла из продажи, сырой на всех не хватало. Физически вполне здоровые, но психологически сломленные люди сотнями кончали с собой, тысячами погружались в безумие, сотнями тысяч спивались. Кто был посильнее, от природы имел крепкую нервную систему – пытался вернуться к нормальной жизни. Но помогать таким, кормить, трудоустраивать никто не собирался, не было денег. Муса выкупил осужденную на поселение Илону у начальства пересыльной тюрьмы путем многоходовой «дружеской» комбинации. И считал, что совершил благодеяние.

Разворачивать тяжелую машину было негде, и Гоша решил выезжать из поселка задним ходом. Опустил стекло, высунул голову и плечо. В открытое окно тут же устремились комары.

Муса достал сигареты, устроился поудобнее, погладил автомат.

– Помню, в Сибири один раз было почти так же. Мы сидели под Иркутском. Подыхали от холода. От китайцев пришел парламентер. По-русски, кстати, лучше меня тараторил. «Сдавайтесь, – сказал, – иначе всех перебьем. Пришлем бригаду спецназа, поймаем вас, казнить будем. Мы, – говорит, – китайцы, мы насчет пыток и казней величайшие в мире мастера, можете поверить…» Кстати, с ним никто не спорил. Да и спецназ ихний тоже не подарок, шайтаны и беспредельщики, ничего не боятся… «Складывайте оружие, – говорит парламентер. – Муса еще раз нежно провел ладонью по прикладу. – Сдавайтесь, и к нам. Примем со всем уважением. И по телевизору покажем: вот, русские террористы осознали и сдались, причем не своим властям, а китайским…» А мы тогда уже были объявлены вне закона, и осталось нас тридцать пять человек. И тогда наш командир, Миша, этому парламентеру говорит: «Слушай сюда, уважаемый! Я тут хозяин, а ты гость. Для меня тут все мое, а для тебя – чужое. Если я сдамся, меня моя земля не поймет. По моей земле могу ходить только я. Потому что в эту землю я своего отца зарыл. А настанет время – и меня сюда же зароют. Ты, – говорит Миша китайцу, – умный малый, ты должен понимать: у русских ничего нет. Ни ума, ни культуры. Была когда-то нефть, и газ, и уголь, и камешки, и металлы цветные, но давно уже все распродано, а деньги по ветру пущены. Была культура великая, но ушла через телевизор, как через унитаз. Были и мозги – и сейчас есть, и еще какие мозги! – только очень мало; на одного великого умника приходится тыща пьяных дураков. Такая наша национальная пропорция. Теперь русские могут только водку пить и в грудь себя бить. Все, что у нас осталось, – это земля, которую за сто лет не обойти. И вся наша надежда – землю сберечь и внукам передать, с той мыслью, что внуки будут умней дедов и найдут своей земле достойное применение…» – Муса ухмыльнулся. – Мы потом еще два года от китайского спецназа вдоль Ангары бегали. Пока не надоело.

Подминая подлесок, вездеход катил по руслу ручья. Другого способа проехать сквозь дикую чащу не было.

Глыбов посмотрел в окно и спросил:

– Так что насчет молодого вождя?

– Не волнуйтесь, – ответил Гоша, – будет вам молодой. Видели рыжего Федяя? Это большой ловкач. Он вроде бы при старом вожде, но в любой момент готов переметнуться к молодому. У нас уговорено, что я доеду до условленного места и буду ждать. Федяй устроит встречу. Молодому нужно оружие. Кстати, насчет повидла он тоже не дурак. Не говоря уже про женщин. Думаю, мы его уломаем…

– Хорошо. – Глыбов кивнул. – Молодой даст согласие. А старый?

– Старый не пойдет против собственного сына.

– Слушай, старшина, – перебил Муса. – Не обижайся, но ты всех нас утомил. Тебя послушать – здесь у дикарей жизнь сложнее, чем в Москве. Повидло, берданы… Хочешь, я все решу один? По-своему? Зайду к этому мохнатому аксакалу, дам очередь в потолок – разбегутся все. И старые, и молодые.

– Исключено, – отрезал доктор Смирнов. – Никакого насилия. И насчет девушки – тоже.

– Девушка уже согласна, – возразил Муса. – Ей интересно и весело. Спросите сами.

– Не буду я у нее ничего спрашивать. – Доктор состроил постную гримасу. – Все это одно большое безобразие. Зачем вы ее в багажнике возите?

Сибирский партизан засмеялся:

– Это не безобразие, доктор. Это жизнь. Какая ей разница, где валяться? Здесь, в лесу, с дикарями или в Сибири с уголовниками? Или, допустим, в багажнике? Я там ей одеяло постелил. Согласитесь – при дикарях ей будет лучше. Если я ей скажу, что этот лес и есть Сибирь, а бородатые мужики – осужденные травоеды, она так и будет думать.

– Черт знает что, – пробормотал Смирнов и отвернулся.

– Ладно вам, – поморщился Глыбов. – Бросьте ваши интеллигентские сомнения. Вы беспокоитесь насчет одной конченой дурочки, а в это время миллион таких, как она, в Москве сходят с ума и продают себя за полграмма сырой мякоти. Мы не можем спасти всех, но спасаем кого можем. И как можем.